ведущий эксперт Центра новой социологии
и изучения практической политики «Феникс», эксперт Информационно-экспертной группы «Панорама»
Вьетнам близко, или Партизанская война на берегах
Рейна
Городские партизаны в ФРГ: мифы и легенды
Мифы начинаются с названия. В западной прессе (да и у нас) западногерманских городских партизан именуют сплошь и рядом «бандой Баадера–Майнхоф». (Наши молодые журналисты – из числа тех, кто окончил журфак в последние годы и уже успел прославиться своей феноменальной неграмотностью – даже несколько раз писали так: «банда Баадера–Мейнхофа»! Если дело так пойдет и дальше, то молодая поросль нашей журналистики скоро будет писать «Троицкий» вместо «Троцкий» и «Сидора Дункана» вместо «Айседоры Дункан».) На самом деле организация называлась РАФ – «Фракция Красной Армии» («Роте Армее Фракцион»). Такого целенаправленного замалчивания названия не было больше нигде: никто никогда не называл «Красные бригады» «бандой Курчо–Кагол» или, скажем, французскую «Аксьон директ» «бандой Руйона–Метигон». Только РАФ приклеили ярлык «банды». Впечатление такое, что именно РАФ почему-то особенно боялись и ненавидели ее враги.Второй миф – это миф о том, что все западногерманские левые террористы были членами РАФ. На самом деле было несколько организаций. РАФ не была первой, а были времена – не была и самой крупной. «Тупамарос Западного Берлина» возникли и начали действовать раньше РАФ; был момент, когда «Движение 2 июня» было крупнее РАФ, но акции «Движения», включая знаменитое похищение председателя ХДС Западного Берлина Петера Лоренца в 1975-м, неизменно приписывались рафовцам. Кроме тех групп, что уже названы, в ФРГ и Западном Берлине с конца 60-х действовали подпольные вооруженные организации «Южный фронт действия» (известный также как «Мюнхенские коммунары»), «Революционные ячейки», «Красная Армия Рура», «Антиимпериалистические ячейки сопротивления», «Класс против класса» и ряд более мелких. Но кому-то так хочется всех загнать в «банду Баадера–Майнхоф»…
Еще одна распространеннейшая легенда (совсем недавно я опять читал это в одном нашем молодежном журнале) гласит, что западногерманские городские партизаны были типичной «золотой молодежью», детьми миллионеров, которые «с жиру бесились». На самом деле они были представителями всех социальных слоев, но в основном – детьми «среднего класса», возненавидевшими «средний класс». Дети богачей были исключением – как была исключением в «Народной воле» Софья Перовская, дочь генерал-губернатора. Не происхождение и не толщина кошелька отличала бойцов РАФ от простых бундесбюргеров, а высокая степень альтруизма, повышенная отзывчивость, способность воспринимать горе далекого Вьетнама как свое собственное. Из четырех бойцов, захвативших в 1975-м посольство ФРГ в Стокгольме, один действительно был сыном миллионера, а знаменитый Ян-Карл Распе действительно происходил из семьи крупного фабриканта. Но... Но оба давно порвали со своими родителями, а Распе и вовсе был перебежчиком из ГДР, где его папа-фабрикант давным-давно лишился своих фабрик.
В конце 70-х специальная группа, собранная правительством из социологов, психологов, психиатров, политологов и криминалистов, занялась изучением биографий 40 наиболее известных западногерманских городских партизан. Оказалось, что 70% из них – выходцы из обеспеченных слоев («middle class», «high middle class» или даже «high class»), причем из высокообразованных семей. Две трети из этих сорока имели высшее гуманитарное образование. Позже еще одна группа обрабатывала данные на 100 известных бойцов городской герильи. Оказалось, 20% из них – рабочие. Попутно выяснились совсем другие вещи, гораздо более удивительные и неожиданные. Андреас Баадер оказался потомком Франца Ксавера Баадера – выдающегося мюнхенского философа-идеалиста первой половины XIX века; Гудрун Энслин – потомком «самого» Гегеля; Ульрика Майнхоф – потомком великого поэта-романтика Фридриха Гёльдерлина; Ян-Карл Распе – потомком знаменитого писателя Рудольфа Эриха Распе, создателя «Мюнхгаузена»; Хорст Малер – родственником великого композитора Густава Малера.
Еще одна распространеннейшая легенда гласит, что городская герилья в ФРГ направлялась из ГДР, и рафовцами руководило восточногерманское МГБ («штази»). У нас эту сказку навязывают даже школьникам-старшеклассникам – в учебнике новейшей истории А. Кредера. Однако на суде над руководителем «штази» Эрихом Мильке выяснилось, что «штази» всего лишь укрыла на территории ГДР около десятка западногерманских боевиков – в обмен на отказ от вооруженной борьбы. Эти люди получили новые имена, новые документы и зажили в ГДР жизнью простых обывателей. Когда ГДР была присоединена к ФРГ, именно эти люди (единственные из всех западногерманских партизан) стали давать показания на своих бывших товарищей и даже просто на сочувствовавших подполью (хотя зачастую речь шла о событиях 30-летней давности). Многие в результате оказались за решеткой или под следствием (дело доходит до курьезов: например, сейчас ведется следствие в отношении министра иностранных дел ФРГ Йошки Фишера – по подозрению в предоставлении в 1976 г. укрытия, транспорта и оружия известному левому террористу Хансу Иоахиму Кляйну). В реальности рафовцы очень не любили ГДР (и СССР), отказывались признавать «реальный социализм» социализмом, критиковали страны Восточного блока за «сохранение эксплуатации и отчуждения» и «предательство интересов мировой революции». Некоторые из западногерманских городских партизан просто были перебежчиками из ГДР.
«Штази» считало деятельность РАФ вредной и опасной – поскольку из-за нее ФРГ захлестнула волна подозрительности и шпиономании, и многочисленные агенты разведки ГДР стали проваливаться один за другим.
А вот еще легенда: РАФ, дескать, осуществляла исключительно «громкие» террористические акции – специально, чтобы привлечь к себе внимание СМИ, то есть в целях саморекламы.
На самом деле «громкие дела» составляли лишь небольшой процент боевых акций и вызваны были отнюдь не стремлением к саморекламе. Каждая такая акция преследовала конкретную практическую цель. Петера Лоренца и Ганса-Мартина Шлейера похищали с целью обмена на политзаключенных – членов РАФ. С этой же целью захватывалось посольство ФРГ в Стокгольме. Генеральный прокурор ФРГ Зигфрид Бубак был убит в результате «операции возмездия» – именно его Ян-Карл Распе, выступая в суде, назвал организатором убийства в тюрьме Ульрики Майнхоф. Председатель Верховной Судебной Палаты Западного Берлина Гюнтер фон Дренкман был застрелен в ответ на доведение до смерти члена РАФ Хольгера Майнса, умершего в тюрьме от истощения после восьминедельной голодовки протеста. Майнс добивался всего лишь гласного суда с соблюдением обычных юридических процедур. Дренкман заявил: «Демагогия этого подонка опасна для окружающих. Он, как бешеный пес, может заразить своей ядовитой слюной всех остальных». Майнс отказался участвовать в суде, на котором запрещалось говорить ему и его адвокату, в суде, который отказывался вызывать и заслушивать свидетелей защиты и на который не допускались «посторонние», в том числе родственники и журналисты, – и объявил голодовку. Небезынтересно, что расстрел Дренкмана повлиял на дальнейшее поведение судей: хотя процессы над рафовцами и проходили с многочисленными нарушениями судебной процедуры, вести себя так радикально и демонстративно, как Дренкман, не осмелился больше никто.
На самом деле акции городских партизан были направлены в основном против карательных органов государства и против американских военных объектов и объектов НАТО в ФРГ. Скажем, только в мае 1972 г. были взорваны бомбы в штаб-квартире 5-го корпуса армии США во Франкфурте-на-Майне, в здании Управления криминальной полиции Баварии в Мюнхене, в здании полицай-президиума в Аугсбурге, в Главном штабе армии США в Европе в Гейдельберге, в машине судьи Вольфганга Будденберга и т.д.
Еще один миф (тоже, кстати, содержащийся в школьном учебнике А. Кредера): западногерманское государство разгромило и победило городских партизан, а их лидеры покончили с собой. На самом деле левая герилья в ФРГ длилась 30 лет, в одной только РАФ сменилось 5 (!) поколений, и именно последнее, пятое поколение, объявило из подполья в апреле 1998 г. о роспуске РАФ в связи с радикальными изменениями ситуации в Европе и мире вообще и необходимостью анализа новой ситуации и выработки новых методов борьбы. Б?льшая часть этого пятого поколения до сих пор не известна властям по именам, а меньшая, известная, не вышла (несмотря на роспуск РАФ) из подполья. (Совсем недавно, 16 сентября 1999 г., в перестрелке с полицией в Вене погиб разыскивавшийся член РАФ Хорст Людвиг Майер и была ранена и арестована другая разыскивавшаяся рафовка Андреа Клумп.) То есть организация не была разгромлена, а прекратила свою деятельность сама – и есть вероятность, что как прекратила, так и возобновит. Тем более, что «Революционные ячейки» продолжают свою деятельность, так же как и «Класс против класса» и, возможно, «Антиимпериалистические ячейки сопротивления» (AIZ) – во всяком случае, полиция подозревает, что появившаяся несколько лет назад западногерманская террористическая группа «K.O.M.I.T.E.E.» на самом деле является ответвлением AIZ. Не менее загадочной организацией является также возникшая в 90-е «Барбара Кистлер Коммандо». По мнению одних (например, БНД – Федеральной разведывательной службы), это организация, созданная бывшими анархистами-автономистами, перешедшими на платформу «неавторитарного марксизма», по мнению других (например, БКА – Федерального ведомства уголовной полиции) – всего лишь псевдоним пресловутых AIZ.
Что касается «самоубийства» лидеров первого поколения РАФ, то в это «самоубийство» никто в ФРГ не поверил. Ульрика Майнхоф «повесилась» в своей камере непонятно как (потолок был в 4 метрах от пола) и неизвестно когда (в одних официальных документах сказано, что 8 мая 1976 г., а в других – что 9 мая; это при том, что Майнхоф проверяли каждые 15 минут и обыск в камере проводился 2 раза в сутки). Абсолютно все понимали, что Ульрика не могла покончить с собой именно 8 мая (считающегося днем победы над нацистской Германией в Западной Европе) или 9-го (эту дату левые в ФРГ – так же, как и в СССР – праздновали как День победы над фашизмом). Еще более показательно то, что церковь отказалась признать Ульрику Майнхоф самоубийцей – и похоронила ее в церковной ограде.
Последнее прижизненное фото Гудрун Энслин, Андреаса Баадера и Яна-Карла
Распе
- тюрьма Штамхайм, осень 1977 г.
Вокруг «самоубийства» в 1977 г. в тюрьме Андреаса Баадера, Гудрун Энслин, Яна-Карла Распе и Ингрид Шуберт власти нагородили столько нелепостей, что явно перестарались. Содержавшиеся в строгой изоляции в тюрьме «Штамхайм» узники – при системе «мертвых коридоров» (одиночки строжайшей изоляции), при том, что их переводили в другие камеры каждые две недели, при том, что «Штамхайм» была построена из специального сверхпрочного бетона – оказывается, «продолбили в стенах камер тайники», где прятали оружие, патроны, радиоприемники, запас взрывчатки, «пригодный для производства мины средней силы или нескольких гранат», а Ян-Карл Распе еще и «аппарат Морзе» (зачем?!). Левша Баадер якобы убил себя выстрелом в затылок (!) правой рукой (!). Гудрун Энслин повесилась на куске электрокабеля (непонятно откуда взявшегося) на крюке в потолке, но так и не нашли предмета, при помощи которого она могла бы залезть вверх. На ботинках Баадера, как официально сообщили, был обнаружен песок, «идентичный песку аэродрома в Могадишо» (в Могадишо, столице Сомали, в ночь с 17 на 18 октября 1977 года – в ночь гибели Баадера и других – спецподразделение «коммандос» из ФРГ берет штурмом самолет «Люфтганзы», захваченный четырьмя партизанами, требовавшими в обмен на пассажиров-заложников освобождения 11 политзаключенных – членов РАФ). Это уже что-то шизофреническое!
Наконец, Ирмгард Мёллер оказывается жива – несмотря на 4 ножевых ранения в грудь. Прежде чем ее изолируют от адвокатов, она успевает рассказать, что около 4 часов ночи кто-то ворвался к ней в камеру – и дальше она очнулась уже на больничной койке. Официально орудием «попытки самоубийства» был объявлен столовый нож – тупой и с закругленным концом. Надо быть силачом, чтобы пробить себе грудную клетку таким ножом хотя бы один раз!
На снимке: Демонстрация протеста против убийства властями
бойцов РАФ
Штутгарт, 27 октября 1977 г.
Адвокат РАФ Клаус Круассон привел этот и многие другие факты – и обвинил власти в убийстве бойцов РАФ. Против него тут же завели уголовное дело – «пособничество терроризму». Круассон бежит во Францию и там публикует новые факты, подтверждающие его обвинения. Власти ФРГ добиваются его ареста и выдачи и осуждают за «принадлежность к террористической организации». Когда срок заключения у Круассона истечет – его «раскрутят» на следующий – на этот раз по обвинению в «шпионаже в пользу ГДР»!
Генрих Бёлль – все-таки Нобелевский лауреат – пытается выступить в печати с опровержением официальной версии. Его тут же начинают остервенело травить, у сына Бёлля проводят обыск «по подозрению в сотрудничестве с террористами». Всех, кто выражает малейшее сомнение, объявляют «симпатизантами». «Симпатизантов» травят в СМИ, запугивают их родственников, друзей и сослуживцев, выгоняют с работы. Люди боятся здороваться с «симпатизантами», при виде их переходят на другую сторону улицы. В число «симпатизантов» записывают вслед за Бёллем и самых талантливых писателей ФРГ – Гюнтера Грасса (того самого, который получил в 1999 г. Нобелевскую премию!), Альфреда Андерша, Макса фон дер Грюна, Петера Шютта, Рольфа Хоххута, Мартина Вальзера, Вольфдитриха Шнурре, Зигфрида Ленца, Ганса-Магнуса Энценсбергера, Петера Вайса, Гюнтера Вальрафа. Председатель Союза писателей ФРГ Бернт Энгельман выступил о официальным заявлением от лица Союза, в котором предупредил, что если эта кампания травли и клеветы не прекратится, ведущие писатели ФРГ будут вынуждены эмигрировать. Большинство газет отказалось напечатать заявление Энгельмана! Следом за немецкими писателями в «симпатизанты» записали швейцарцев Макса Фриша и Фридриха Дюрренмата. Затем – кинорежиссеров Райнера-Вернера Фассбиндера, Маргарет фон Тротта и других. Рок вообще был объявлен «музыкой симпатизантов»!
В Бундестаге представители ХДС официально потребовали поставить на учет как «симпатизантов» всех, кто говорит или пишет не «банда Баадера–Майнхоф», а «РАФ» или «группа Баадера–Майнхоф». За сообщение, которое приведет к аресту члена РАФ, назначается премия – 800 тысяч марок. В первые же дни поступило 15 тысяч сообщений, в одной только земле Северный Рейн – Вестфалия в первый же день арестовали (не задержали, а именно арестовали!) 80 человек (потом их всех выпустили, никто из них не имел отношения к подполью – но многие после этого лишились работы: работодатели уволили «потенциальных симпатизантов»)… ХДС быстренько составил и издал «документальную» книгу «Терроризм в Федеративной республике», в которой в число «пособников терроризма» были записаны даже министр внутренних дел Майхофер (член Свободной демократической партии) и федеральный канцлер Шмидт (член СДПГ)… Позже это будет названо «немецкой осенью»...
Церковь в 1977 г. вновь отказалась считать погибших самоубийцами – и они тоже были похоронены в церковной ограде. Епископ Вюртембергский отказался объяснить, почему церковь не верит в официальную версию о самоубийстве, сославшись на тайну исповеди. А когда власти попытались надавить на бургомистра Штутгарта – чтобы он воспрепятствовал захоронению «самоубийц» на городском кладбище, бургомистр – сын знаменитого гитлеровского фельдмаршала Роммеля, известный своими правыми взглядами, неожиданно резко ответил: «В 44-м тоже были сплошные самоубийцы: мой отец, Канарис… Может, их тоже выкопать из могил?» («Лис пустыни» Эрвин фон Роммель был принужден гитлеровцами к самоубийству – им не хотелось судить «национального героя», Канарис же – вопреки официальному сообщению – был повешен).
Как становятся террористами
Бульварные издания, которые так любят пугать обывателя чем-нибудь кровавым и патологическим, щекочущим нервы, привыкли рассказывать, что в террористы идут в основном всякие психи, садисты, авантюристы, неудачники и прочие асоциальные элементы.В отношении западногерманских городских партизан точно известно, что это не так. До того, как взяться за оружие, они были принципиальными противниками насилия, пацифистами, мягкими, добрыми, отзывчивыми людьми, мечтавшими (и пытавшимися) помогать другим людям.
Гудрун Энслин училась на педагога, на каникулах бесплатно работала в детских приютах; Вильфреда Бёзе, погибшего в аэропорту Энтеббе, школьные друзья дразнили «пацифистом»; один из лидеров «Движения 2 июня» Ральф Рейндерс имел репутацию человека, «с детства ненавидевшего все формы войны и насилия»; Ульрика Майнхоф, воспитывавшаяся с раннего детства теткой, известным теологом и детским педагогом Ренатой Римек, в юности собиралась стать монахиней. Бригитта Кульман, педагог по профессии, посвящала все свободное время уходу за больными. Андреас Баадер создал приют для беспризорных детей – и одной из причин его ухода в партизаны было то, что сытое равнодушное общество бундесбюргеров отталкивало от себя выхоженных им детей: общество вынуждало их либо воровать, либо идти на панель. Вся группа, захватившая посольство в Стокгольме, целиком вышла из «Социалистического коллектива пациентов». Эта организация оказывала помощь психически больным людям и невротикам, критиковала традиционную психиатрию как «репрессивную» и издавала «социалистический антипсихиатрический» журнал «Patienten-info». В 1971 году «традиционные» психиатры из Гейдельберга написали донос в БНД. В доносе было сказано, что руководители «Социалистического коллектива пациентов» доктора Вольфганг и Урсула Губер «под видом психиатрической помощи» якобы обучают больных карате, дзюдо, методикам контрпропаганды, изготовлению фальшивых документов и обращению с оружием и взрывчаткой. А также ведут «антигосударственную пропаганду», преподавая пациентам основы психологии, социологии, диалектики, сексологии, теологии и истории классовой борьбы. БНД разгромила «Коллектив», арестовала Губеров, а больных, которых пользовал доктор Губер, принудительно поместили в психиатрическую клинику, где вскоре двое покончили с собой, двое умерли в результате «лечения» (электрошок, инсулинотерапия), один погиб, «упав с лестницы», а остальных, поскольку они полемизировали с врачами, объявили «неизлечимыми» и засунули в буйное отделение. Чего же удивляться, что оставшиеся на свободе последователи д-ра Губера создали полуподпольный «Информцентр Красного Народного Университета», а затем и вовсе влились в ряды партизан «Движения 2 июня».
Биргит Хогефельд – лидер предпоследнего, четвертого поколения РАФ – сказала на суде: «Вначале я бралась за самые разные дела и входила в самые разные движения: работала в центре социальной помощи, который занимался преимущественно турецкими подростками, агитировала за создание самоуправляемых молодежных центров, выступала за большую самостоятельность школ, принимала участие в борьбе за снижение цен на транспорте и, наконец, в демонстрациях против войны во Вьетнаме и палаческого режима в Испании. Характер моей многосторонней активности резко изменился после убийства Хольгера Майнса... В детстве мне хотелось стать музыкантом или органным мастером, но незадолго до выпускных экзаменов я – не без внутренней борьбы – приняла решение поступить на юридический факультет, чтобы иметь возможность улучшить положение политических заключенных и попытаться предотвратить дальнейшие убийства».
«Пули, ударившие в Руди Дучке, покончили с нашими мечтами о мире и ненасилии», – призналась «сама» Ульрика Майнхоф. Руди Дучке – теоретик немецких «новых левых», лидер крупнейшей в стране студенческой организации Социалистический союз немецких студентов (SDS), был тяжело ранен в голову в апреле 1968 года неонацистом Йозефом Бахманом. Дучке был объектом совершенно безумной травли со стороны газетного концентра Шпрингера. Пресса Шпрингера постоянно напоминала о еврейском происхождении Дучке и с удовольствием публиковала фото его выступления на митинге, когда и без того похожий на шаржированного цыгана Дучке разевал в крике свой огромный рот и действительно становился несколько демонообразным. «Страшнее Маркса, растленнее Фрёйда», – гласила подпись в «Бильд-цайтунг». Подпись под той же фотографией в «Бильд ам Зонтаг» была еще откровеннее: «Образчик восточной красоты. Потомок «мавра» Маркса и «казака» Троцкого». На первых полосах шпригнеровских газет печатались призывы к «честным немцам» «остановить» Дучке. Хирурги чудом спасли жизнь Руди, но он остался инвалидом, страдавшим от чудовищных головных болей, периодических обмороков, потери зрения, приступов эпилепсии и паралича. Но даже и этого инвалида шпригнеровская пресса продолжала дико травить. Дучке вынужден был эмигрировать в Лондон и там во время очередного приступа болезни утонул в 1979 году в ванне. Именно в ответ на выстрел Бахмана взорвал бомбу в здании концерна Шпрингера будущий теоретик РАФ Хорст Малер.
Многие из будущих боевиков начинали свою деятельность в молодежных антифашистских организациях. Сначала будущие городские партизаны пытались добиться наказания фашистов и отстранения от должностей гитлеровских палачей. В 50-е – 60-е годы в ФРГ у штурвала власти – в политике, в бизнесе, в СМИ – почти поголовно стояли люди с нацистским прошлым, политическим, управленческим и хозяйственным опытом, приобретенным при Гитлере. В годы "холодной войны" в ФРГ "закрыли глаза" на прошлое этих людей – якобы "других кадров не было".
Тогда, в 60-е, наивные студенты пытались "разоблачать". Они думали, что достаточно опубликовать имена военных преступников – и тех накажут. Они составили и опубликовали огромное количество списков военных преступников: мелким убористым шрифтом, страница за страницей, разбитые по графам: имена, должности в III рейхе, доказанные военные преступления, должности сейчас. Тысячи, десятки тысяч имен. Высокопоставленные чиновники, богатые бизнесмены, на худой конец – заслуженные пенсионеры. Аналогичные списки – по тем, чьи процессы состоялись, но суды вынесли им символические наказания. Наивные студенты спрашивали: "Почему? Разве так должно быть?". Они верили в силу гласности и в то, что ФРГ – демократическое государство. А это государство просто игнорировало их разоблачения.
"Денацификация" официально кончилась в ФРГ 1 января 1964 г. За это время к ответственности было привлечено 12 457 военных преступников, причем осуждено лишь 6329 человек. Военные преступления не имеют срока давности – и до января 1980 г. в ФРГ суды рассмотрели 86 498 дел военных преступников. К тюремному заключению приговорено 6446 человек. Но тюремное заключение – понятие растяжимое. Комендант Дахау Михаэль Липперт получил всего лишь 18 месяцев тюрьмы. Генерал СС Зепп Дитрих, знаменитый убийца и садист, прославившийся тем, что лично застрелил Эрнста Рёма, получил тоже лишь 18 месяцев! Группенфюрер СС Карл Оберг и его ближайший помощник Гельмут Кнохен, руководившие фашистским террором во Франции, получили от французского суда смертный приговор, но были выданы германской стороне – и тут же освобождены. Иоганн Кремер, врач-палач из Освенцима, был приговорен польским судом к смертной казни. Власти ФРГ добились его выдачи и освободили. "Палач Дании" Вернер Бест, лично виновный в убийстве минимум 8 тысяч человек, вообще не был осужден и прекрасно жил, занимая высокооплачиваемую должность юристконсульта в концерне Стиннеса (суд над ним откладывался из года в год по причине "слабого здоровья"; со "слабым здоровьем" Бест дожил до 1983 г., когда дело против него было окончательно прекращено – "ввиду преклонного возраста"). Нацистские судьи, выносившие смертные приговоры антифашистам, десятками отправлявшие на виселицы "паникеров" в последние месяцы войны, не понесли никакого наказания – никто, "ни один-единственный", как с горечью писал известный немецкий драматург Рольф Хоххут.
Немецкие левые собрали к началу 70-х гг. доказательства вины 364 тысяч военных преступников. По их подсчетам, 85% чиновников МИД ФРГ должны были сидеть не в своих кабинетах, а в тюрьме. Из 1200 палачей Бабьего Яра, чья вина была документально установлена, перед судом предстали 12: один был повешен в Нюрнберге оккупационными властями, еще 11 судили в 1967 г. – уже германские власти – и все они отделались символическими наказаниями.
С точки зрения студентов-антифашистов, в ФРГ проходила не "денацификация", а "ренацификация". В 1955 г. парламентская комиссия во главе с Ойгеном Герстенмайером, председателем бундестага и личным другом небезызвестного Отто Скорцени, приняла решение, которое открывало доступ в бундесвер всем бывшим "фюрерам СС" вплоть до оберштурмбанфюрера, причем каждому из них сохранялся прежний чин. Был принят "Закон об изменении ст. 131" конституции ФРГ, в соответствии с которым все бывшие нацистские чиновники и профессиональные военные подлежали восстановлению в своем прежнем положении, а если это невозможно - государство должно выплачивать им пенсии. В 1961 г. к закону было принято "дополнение № 3", которое распространяло действие закона на эсесовцев – членов организации, официально признанной в Нюрнберге преступной. Промышленники, чье соучастие в преступлениях против человечества было доказано, процветали – начиная с концерна Флика и кончая фирмой Дёгусса, занимавшейся при нацизме переплавкой золотых коронок умерщвленных в Треблинке в слитки. Нацистские военные преступники дорастали до министерских постов – как это было, например, с Теодором Оберлендером, командиром спецбатальона "Нахтигаль", который прославился массовым истреблением мирных жителей на Украине, – и даже до поста федерального канцлера, как это было с Георгом Кизингером, одним из разработчиков доктрины антисемитской пропаганды при Гитлере.
Стоит ли удивляться, что часть молодежи вскоре пришла к выводу, что она живет в фашистском государстве, просто этот фашизм – «скрытый», «дремлющий». Что он замаскировался, затаился, но не перестал от этого быть фашизмом. А раз это фашизм – то с ним и надо бороться как с фашизмом. То есть с оружием в руках. Одним из активных пропагандистов этой точки зрения был Хорст Малер. Он так и писал: "Мы должны выманить фашизм наружу".
На снимке: Хорст Малер на одной из демонстраций протеста, 1969 г.
Даже выбор жертвы для самой известной акции РАФ – похищения и затем (после убийства в тюрьме лидеров РАФ) казни президента Объединения германских промышленников Ганса-Мартина Шлейера был произведен «с учетом личности» последнего. Шлейер родился в 1915 г. в семье председателя земельного суда. В 1931 г. он вступил в Гитлерюгенд, а вскоре – и в НСДАП. В партии рвение Шлейера было замечено, и он был рекомендован в СС (эсесовский номер 227014). Изучая право в Гейдельберге, Шлейер был руководителем университетской Имперской национал-социалистической студенческой организации. В 37-м он написал донос на ректора университета доктора Меца и отправил престарелого профессора в концлагерь. В 39-м Шлейер стал имперским инспектором Инсбрукского университета в Австрии и занялся его «чисткой». Следующим был Пражский университет. В 1941 г. Шлейер становится руководителем канцелярии президиума Центрального союза промышленности протектората Богемия и Моравия. На этом посту он руководит разграблением национальных богатств Чехословакии, использованием политзаключенных и военнопленных на военных заводах «протектората», строительством «секретных объектов» и последующей «утилизацией» (то есть уничтожением) заключенных и военнопленных. В Чехословакии после войны Шлейера приговаривают к смерти за военные преступления и требуют от ФРГ его выдачи. Но получают отказ: Шлейер «слишком ценный кадр» для экономики ФРГ. «Ценный кадр» становится видной фигурой в ХДС, членом наблюдательных советов в ряде корпораций, членом правления «Даймлер-Бенц» и, наконец – председателем Федерального союза немецких работодателем (БДА) и Федерального объединения германских промышленников (БДИ). Выбрав Шлейера из нескольких десятков равных по рангу «классовых врагов», РАФ исходила еще и из того, что « этого точно убить не жалко».
Многие из будущих партизан начинали в антивоенном движении – в антиядерном движении, а затем в движении против Вьетнамской войны. «Сама» Ульрика Майнхоф была активисткой вполне пацифистской и даже религиозной организации «Движение против ядерной смерти». Но участников антиядерного движения травили как «подкупленных Советами» и совершенно официально ставили на учет в качестве «подрывных элементов». Член РАФ Вольфганг Беер, погибший в 1980 г. в автокатастрофе, говорил так: «Если с тобой «беседуют» в БВФ (Ведомство по охране конституции – по сути политическая полиция. – А.Т.) потому, что ты выступаешь против ядерных испытаний, если тебя постоянно оскорбляют бывшие фашисты и называют «коммунистом» за то, что ты стоишь в антиядерном пикете, если пастор на твой вопрос «почему это?» отвечает шепотом и озираясь по сторонам: «Я тебе этого не говорил, но коммунисты тоже против ядерной бомбы», – начинаешь думать: почему бы и в самом деле не стать коммунистом, раз уж и так тебя все им считают». Дальше всё просто: если приверженца протестантского пацифизма считали «отклонением», но еще не «врагом», то коммунист уже рассматривался западногерманским обществом как абсолютный враг. Общество с этим врагом боролось (КПГ была запрещена в западной Германии в 1956 г., а созданная в 1968-м микроскопическая легальная ГКП имела программу, из которой были тщательно вычеркнуты все опасные слова – «революция», «диктатура пролетариата» и т.п.). И уж если кто решался стать «врагом общества» (то есть коммунистом) – ему до вооруженной борьбы оставался один шаг. Так западногерманское общество само создавало себе врагов.
Похожим образом обстояло дело и с теми, кто выступал против войны во Вьетнаме. Участница антивоенных демонстраций Б. Хогефельд вспоминала: «В лучшем случае прохожие кричали нам: «Если вам здесь не нравится – убирайтесь в ГДР!» Но нередко мы слышали и другое: «Таких, как вы, при Гитлере мигом отправили бы в печь!» И это были вовсе не отдельные голоса: вокруг таких людей почти всегда собиралось множество их сторонников, и реплики противоположного свойства встречались как исключение. Для молодежи, радикально отвергающей жизнь, предписанную и навязанную ей другими, ищущей новых ориентиров, желающей жить в обществе, в центре которого – человек и его нужды, а не деньги, потребление, карьера и конкуренция, – для такой молодежи места в стране не было.
Фашизм жил, и не заметить этого было нельзя: с одной стороны, бывшие нацистские бонзы, занимавшие важное положение во всех областях государственной и общественной жизни, с другой – тоже вполне конкретные проявления: запрет КПГ; опять кровавые разгоны демонстрантов (уже в 50-х годах!); позднее – чрезвычайные законы, затем убийство Бенно Онезорга – вот только основные вехи. Все это существовало, заметим, задолго до того, как раздались первые выстрелы вооруженных революционных групп. Окружающая реальность довольно скоро подтвердила мои догадки о существовании «институционального фашизма», аппарата, создавшего для себя целый арсенал средств подавления и готового пустить его в ход при малейших признаках сопротивления: наиболее остро это выразилось в убийстве заключенных, а с 1974 года машина заработала в полную силу, в том числе и непосредственно против меня. Тот, кто в середине 70-х годов солидаризировался с сидящими в тюрьмах членами РАФ и поддерживал с ними контакты, мгновенно оказывался под наблюдением политической полиции. Я уже не помню, сколько мне довелось пережить обысков, сколько раз, держа нас под дулами автоматов, полиция проверяла наши машины, сколько раз за нами следили – пожалуй, легче пересчитать дни, когда этого не происходило.
Репрессии и запугивания середины 70-х не прошли для нас бесследно. Наши взгляды стали меняться: на первый план в отношениях с государством начало выдвигаться сопротивление».
Таким образом, круг замкнулся. И антифашисты, и пацифисты приходили к одному и тому же выводу: выводу о существовании в ФРГ «скрытого, дремлющего фашизма». Упомянутый Б. Хогефельд Бенно Онезорг был знаковой фигурой для протестующей молодежи ФРГ. 23-летний студент-теолог из Ганновера, он был преднамеренно, выстрелом в спину застрелен полицейским при разгоне студенческой демонстрации протеста против визита в ФРГ иранского шаха. Это случилось 2 июня 1967 г. в Западном Берлине. Западноберлинское «Движение 2 июня», похитившее Петера Лоренца, было названо так именно в память об Онезорге.
Онезорг попал на демонстрацию случайно, да и демонстрация-то вовсе не была левацкой, большинство демонстрантов были молодыми социал-демократами. Просто незадолго до визита в германской прессе были опубликованы статьи о пытках, которым подвергают политзаключенных в тюрьмах шахской охранки САВАК. В САВАК пытали вообще всех арестованных – такого, чтобы кого-то не пытали, не бывало. И пытки были по-восточному изощренными: не только избиения и электроток, но и, например, поджаривание на решетке над огнем. Демонстранты рассматривали шахский режим как фашистский, а помощь шаху – как помощь фашизму. Так думал и Онезорг, присоединившийся к демонстрации. У него осталась беременная жена.
Онезорг стал символом не из-за своей фотогеничной – один в один Иисус Христос – внешности, а именно потому, что он не был политическим активистом, леваком, врагом Системы. Он был всего лишь одним из поколения, одним из молодых. Этого было достаточно, чтобы его убить. Именно это и сказала Гудрун Энслин (до того известная своим пацифизмом) на стихийном митинге памяти Бенно, собравшемся в ночь на 3 июня на Курфюрстендамм: «Это – фашистское государство, готовое убить нас всех. Это – поколение, создавшее Освенцим, с ним бессмысленно дискутировать!» Едва ли собравшихся так поразили бы знаменитые, много раз с тех пор цитировавшиеся слова Энслин, если бы Гудрун не сказала вслух то, что они и сами думали.
Еще легче было прийти к такому выводу тем, кто начинал в «Комитетах против пыток», подвергался преследованиям за «защиту террористов» – и, в результате, сам уходил в подполье (это путь многих во втором, третьем и четвертом поколениях РАФ).
Слово «пытки» здесь не было преувеличением. Для городских партизан был изобретен особый режим содержания: так называемая система «мертвых коридоров». При этой системе каждого заключенного содержали в звуконепроницаемых одиночных камерах, выкрашенных в белый цвет и лишенных всех «лишних» вещей (свет, естественно, не выключался и ночью). На каждом этаже содержался только один заключенный – на много камер вокруг не было ни души. Власти следили и за тем, чтобы не было заключенных сверху и снизу заселенной камеры. Время от времени режим ужесточался: запрещались встречи с адвокатом и доступ к какой бы то ни было информации (например, запрещалось читать газеты). У заключенных развивался острый сенсорный голод и начинались патологические изменения в психике. Ульрика Майнхоф так описывает реакцию заключенного на систему «мертвых коридоров»: «Впечатление такое, что помещение едет. Просыпаешься, открываешь глаза – и чувствуешь, как стены едут… С этим ощущением невозможно бороться, невозможно понять, отчего тебя все время трясет – от жары или от холода. Для того, чтобы сказать что-то голосом нормальной громкости, приходится кричать. Все равно получается что-то вроде ворчания – полное впечатление, что ты глохнешь. Произношением шипящих становится непереносимым. Охранники, посетители, прогулочные дворики – всё это видишь, как сквозь полиэтиленовую пленку. Головная боль, тошнота. При письме – две строчки, по написании второй уже не помнишь, что было в первой. Нарастающая агрессивность, для которой нет выхода… Ясное сознание того, что у тебя нет ни малейшего шанса выжить, и невозможно ни с кем этим поделиться – при посещении (адвоката. – А.Т.) ты не можешь ничего толком сказать. Через полчаса после ухода посетителя ты уже не уверен, было этого сегодня или неделю назад. Чувствуешь себя так, словно с тебя сняли кожу…»
В январе 1973 г. политзаключенные-партизаны начали всеобщую сухую голодовку протеста, требуя отмены системы «мертвых коридоров» для Ульрики Майнхоф и Астрид Проль, здоровье которых было особенно подорвано. Власти отступили. Майнхоф перевели в обычную одиночку, Астрид Проль суд вообще признал недееспособной и освободил из тюрьмы. Список заболеваний, развившихся у Проль в «мертвых коридорах», занимал 2 страницы! Она потеряла 80% слуха, 60% зрения, 40% массы тела, заработала гипертоническую болезнь, сердечную аритмию, болезни вестибулярного аппарата, желудочно-кишечного тракта, печени, суставов, кожи, афазию, абазию, анорексию, аменоррею. Когда друзья увидели Прёль – они испугались. «Такое я видела только в Заксенхаузене», – сказала одна из членов «Комитета против пыток». В нормальных условиях А. Проль смогла быстро восстановить здоровье – и, когда почувствовала себя в силах, снова ушла в подполье.
Руководитель «Хольгер Майнс Коммандо» Зигфрид Хауснер был тяжело ранен при штурме посольства ФРГ в Стокгольме спецподразделениями полиции. Шведские врачи выступили со специальным заявлением о нетранспортабельности Хауснера и сняли с себя всякую ответственность за его жизнь в случае, если его вывезут в ФРГ. Но Хауснера увозят в ФРГ – причем помещают не в больницу, а в тюрьму «Штамхайм». Он умирает. Через месяц на начавшемся суде над членами РАФ Баадер зачитывает совместное заявление заключенных, в котором содержится требование провести медицинское освидетельствование 6 подсудимых в связи с тем, что они находятся фактически на грани смерти. Баадера перебивают 17 раз. Просьбу заключенных суд отклоняет. Подсудимые в знак протеста отказываются сотрудничать с судом. Их удаляют и продолжают процесс в их отсутствие. Защитники протестуют. Тогда их отстраняют от дела, сочтя, что в отсутствие подсудимых достаточно и одного адвоката. После 85-го протеста и этот последний покидает зал заседаний. Суд продолжается фактически в закрытом режиме, но тут умирает Катарина Хаммершмидт – одна из тех 6 заключенных, чьего освидетельствования требовали рафовцы. Остальные пятеро тяжелобольных заключенных окажутся на свободе только благодаря «Движению 2 июня»: именно на них будет обменен похищенный Петер Лоренц.
В январе 1977 г. при аресте получает тяжелое ранение в голову член РАФ Гюнтер Фридрих Зонненберг. Выживает он чудом. Власти отказывают ему в необходимом лечении и помещают в одиночку «мертвых коридоров». В полной изоляции полупарализованному Зонненбергу приходится самому учиться всему заново: заново двигаться, ходить, одеваться, самостоятельно есть, писать, читать, говорить. Даже тюремные врачи требуют перевести его из одиночки, поскольку он нуждается в помощи, уходе и потому, что невозможно научиться говорить в отсутствие других людей. Зонненберг тоже требует перевода и объявляет одну голодовку за другой. Его поддерживают все политзаключенные-партизаны. Тюремщики ограничиваются тем, что ставят в камере Зонненберга телевизор.
Зонненберг обладал фантастической силой воли. Хотя его хотели превратить в растение, он научился не только передвигаться, не только писать, но и говорить. С помощью голодовки он добился встречи с адвокатом и потребовал проведения в суде слушания о досрочном освобождении по состоянию здоровья. На суде Зонненбергу сказали: «Ну, теперь ты умеешь говорить, стало быть, ты в более или менее хорошем состоянии – следовательно, ты можешь выдержать заключение… В просьбе отказать».
Члену РАФ Берндту Рернеру в 1992 г. было отказано в лечении во время серьезной болезни. Али Янсену было отказано в переводе в тюремный госпиталь из камеры, где его убивала астма. В 1981 г. все заключенные – члены РАФ начали голодовку протеста, требуя ликвидации «мертвых коридоров» и перевода рафовцев в общие камеры. Власти молчали. И только когда в результате голодовки умер член РАФ Сигурд Дебус, остальные догадались, что власти как раз и рассчитывают, что рафовцы сами заморят себя до смерти, – и прекратили голодовку…
Наконец, были такие, кто ушел в подполье в результате «расстрельных облав». «Расстрельными облавами» были названы полицейские операции по «выявлению и борьбе с террористами». Меньше всего от них пострадали сами террористы. Бойцов РАФ, погибших в результате «расстрельных облав», можно буквально пересчитать по пальцам одной руки. А ведь только в 1971–1978 гг. в таких облавах погибло более 140 человек – мирных граждан, чем-то не понравившихся полиции. Одни из застреленных «недостаточно быстро подняли руки вверх», другие «подозрительно оглядывались по сторонам». Были и такие, кто «подозрительно держал руки в карманах» или просто «подозрительно выглядел». Раз за разом суды оправдывали полицейских-убийц.
Вот один пример: «Мы шли мимо «Кауфхофа» (крупнейший универмаг в Кёльне. – А.Т.) – мы впереди, а Клаус тащился сзади: у него болел зуб и он держался за щеку. Вдруг мы услышали очередь и крик. Мы обернулись – Клаус уже лежал и одежда у него была в крови. К нему бежали полицейские с автоматами. Мы закричали: «Что вы наделали! Он ни в чем не виноват!» Полицейский закричал в ответ: «Он террорист! Он закрывал лицо рукой!» «Посмотрите на меня, какой же я террорист?!» – выкрикнул Клаус. Он хотел обратить их внимание на свои толстые очки – у него была сильнейшая близорукость. «А по-моему, ты типичный террорист», – ухмыльнулся полицейский и выстрелил в него еще раз, в упор».
Пять лет друзья и родственники Клауса ходили по судам, добиваясь справедливости. Вместо справедливости они получили одни неприятности: подозрение в «симпатизанстве», слежку, обыски – и, как следствие, увольнение с работы и инфаркты. Спустя пять лет одни смирились, а другие… исчезли. Власти сразу сообразили, что к чему, – и обеспечили дополнительную охрану всем причастным к делу: начиная от полицейских-убийц и кончая оправдывавшими их судьями. Дополнительная охрана, впрочем, не всем помогла: 10 октября 1986 г. в Бонне был убит директор Департамента полиции Герольд фон Браунметль…
Чего они добивались
Существует расхожее мнение, что городские партизаны намеревались с помощью террористических актов совершить в ФРГ революцию. Это полная чепуха. Они вовсе не были такими идиотами, чтобы думать, будто с помощью убийства нескольких видных политиков или промышленников и взрывов зданий судов или американских казарм можно устроить революцию.У германских партизан была совсем другая цель. Они собирались открыть «второй фронт» антиимпериалистической борьбы в капиталистических метрополиях – в поддержку борьбы в «третьем мире» (во Вьетнаме, Лаосе, Камбодже, Анголе, Мозамбике, Колумбии, Боливии, Западной Сахаре, Никарагуа и т.д., и т.д.). Рассуждали они так: страны «реального социализма» (СССР с союзниками) «дело борьбы с мировым империализмом» «предали», а страны «третьего мира» в одиночку с таким сильным врагом не справятся. Значит, надо открыть «второй фронт» в метрополиях. Для этого надо организовать в метрополиях партизанские движения. А чтобы возникли эти движения, надо раскрыть обществу глаза на антигуманный, тоталитарный характер капитализма, в случае ФРГ – на «скрыто фашистский характер германского государства».
Задачу «выманить фашизм наружу», продемонстрировать всем скрыто фашистский характер германского государства бойцы РАФ выполнили блестяще – ценой своих жизней. В ответ на действия РАФ западногерманское государство перешло к тактике массовых репрессий, к коллективной ответственности, а принцип «коллективной ответственности», как все знают – это фашистский принцип.
Десятки тысяч людей были задержаны по подозрению в «причастности» в ходе осуществления «чрезвычайных мер по борьбе с терроризмом». У задержанных, прежде чем их отпустить, брали отпечатки пальцев, пробу крови, волос, с них снимали полицейские фотографии, на них заводили досье. Многие после этого лишились работы – ни за что, просто потому, что были задержаны. «Расстрельные облавы» были не «полицейской истерией» – они были санкционированы сверху. Западногерманское государство просто не умело вести себя по-другому. Государство – это аппарат, аппарат – это люди, а люди были те же самые, что при Гитлере.
Это был конфликт поколений. Лидер «Движения 2 июня» Фриц Тойфель скажет на суде в ответ на вопрос «Кто ваш отец?»: «Фашист, разумеется. Ведь он из вашего поколения».
Совсем все стало ясно, когда в ФРГ ввели «запреты на профессии» – «беруфсферботен». Фашист мог быть школьным учителем, левый – нет. Тех, кто не был согласен с государственными репрессиями, называли, как известно, «симпатизантами». Травили «симпатизантов» приблизительно, как у нас «космополитов» в конце 40-х или как травили в III Рейхе евреев в середине 30-х годов.
Число тех, кто согласился в РАФ и стал считать западногерманское государство «скрыто фашистским», стало быстро расти. Самый знаменитый журналист ФРГ Гюнтер Вальраф доказывал это своими репортажами-расследованиями. То же самое писал в последних своих романах Бёлль. В «Женщинах на фоне речного пейзажа» он даже выводит дочь банкира, которая уезжает к сандинистам, заявив: «Лучше умереть в Никарагуа, чем жить здесь».
В декабре 1978-го 4-тысячная демонстрация школьников в Бремене уже скандировала: «РАФ – права! Вы – фашисты! РАФ – права! Вы – фашисты!».
В октябре 1978-го в Баварии вступил в силу «закон о задачах полиции», который разрешал полицейским прицельную стрельбу по демонстрантам (даже детям), если полиция сочтет их «враждебными конституции». Автором законопроекта был министр внутренних дел Баварии Зайдль. О том, что Зайдль – нацист и военный преступник, написал выходивший в Мюнхене бюллетень «Демократическая информационная служба». На следующий же день – в соответствии с «законом о задачах полиции» – на редакцию бюллетеня по адресу Мартин-Грайф-штрассе, 3 был совершен полицейский налет. Два десятка автоматчиков – безо всякого ордера на обыск и санкции прокурора – выбив двери, ворвались в редакцию, поломали шкафы и столы и конфисковали материалы о Зайдле. Издатель бюллетеня Хейнц Якоби решил эмигрировать. В это время в Мюнхене учителя собирались проводить демонстрацию в защиту своего коллеги Герхарда Биттервольфа, которого выгнали с работы только за то, что он решил познакомить учеников с текстом Заключительного акта Хельсинкского Совещания. Но, узнав о налете на редакцию Якоби, учителя испугались и отменили демонстрацию. Руководитель акции Хайдрун Миллер билась в истерике и кричала своим более молодым коллегам: «Вы не помните, как это было при Гитлере, а я помню! Это все серьезно! Нас всех перестреляют!». Кто-то из молодых учителей выкрикнул в ответ: «Но сейчас – не время Гитлера! У нас – демократия!» «Вы дураки! – завопила в ответ фрау Миллер. – Ваши сумасшедшие террористы умнее вас! В Германии нет разницы между нацизмом и демократией!»
РАФ сознательно шла на обострение ситуации, поскольку была не согласна с теорией и тактикой «старых левых» (и, в частности, коммунистов) – и, вслед за Маркузе, считала рабочий класс «интегрированным в Систему» и утратившим революционную потенцию. Революционная инициатива перешла к «третьему миру». Кроме того, рафовцы остро переживали свою вину перед народами стран «третьего мира».
Именно в этом и проявилась повышенная отзывчивость рафовцев. Сидеть сложа руки и знать, что во Вьетнаме и Колумбии под ковровыми бомбардировками и напалмом гибнут сотни тысяч человек – они не могли. Они знали, что концерны ФРГ получают безумные прибыли от сверхэксплуатации дешевой рабочей силы в странах «третьего мира», что на базах НАТО в ФРГ готовятся «коммандос» для антипартзанских действий во Вьетнаме и Латинской Америке, что западногерманские заводы выпускают бомбы, которые затем падают на деревни в джунглях, что в ФРГ стоят компьютеры, управляющие бомбометаниями во Вьетнаме. Через стадии мирных демонстраций протеста рафовцы давно прошли – и разочаровались в них.
Правительство на протесты не реагировало. А если реагировало – то дубинками и последующими судами над демонстрантами. «Ну конечно, – иронизировала Ульрика Майнхоф, – преступление – не напалмовые бомбы, сброшенные на женщин, детей и стариков, а протест против этого. Не уничтожение посевов, что для миллионов означает голодную смерть, – а протест против этого. Не разрушение электростанций, лепрозориев, школ, плотин – а протест против этого. Преступны не террор и пытки, применяемые частями специального назначения, – а протест против этого. Недемократично не подавление свободного волеизъявления в Южном Вьетнаме, запрещение газет, преследование буддистов – а протест против этого в «свободной» стране. Считается дурным тоном целить в политиков пакетами с пудинговым порошком и творогом, а не официально принимать тех политиков, по чьей вине стираются с лица земли целые деревни и ведутся бомбардировки городов. Считается дурным тоном проведение на вокзалах и на оживленных перекрестках публичных дискуссий об угнетении вьетнамского народа, а вовсе не колонизация целого народа под знаком антикоммунизма».
Андреас Баадер, Гудрун Энслин, Торвальд Проль и Хуберт Зенляйн затем и подожгли универсам во Франкфурте-на-Майне (это была их самая первая акция), чтобы напомнить «жирным свиньям» о войне, нищете и страданиях народов «третьего мира» и, в первую очередь, о войне во Вьетнаме. «Мы зажгли факел в честь Вьетнама!» – заявили они на суде.
Когда позже «Бомми» Баумана спросят, что привело его к герилье, он ответит: «Массовые убийства мирного населения в Южном Вьетнаме, убийство Бенно Онезорга, убийство Че Гевары в Боливии, убийства «Черных пантер» в Америке. Выбора не было. Вернее, выбор был таким: либо без конца оплакивать погибших, либо брать в руки оружие – и мстить». РАФ вспомнила о призыве Че Гевары «создать два, три, много Вьетнамов!» и заявила: «без вооруженной борьбы пролетарский интернационализм – лицемерие».
«Мы ощущали себя не немцами, мы ощущали себя «пятой колонной» народов «третьего мира» в метрополии», – скажет позднее Хорст Малер. И Биргит Хогефельд подтвердит на суде: «Народы «третьего мира» были нам ближе, чем немецкое общество».
РАФ мыслила открыть «второй фронт» всерьез – то есть перейти к широкомасштабной герилье, к революционной партизанской войне, к революционной гражданской войне, которая «оттянула бы на себя силы международного империализма».
И вот тут у РАФ ничего не получилось. Почему?
Сегодня уже можно уверенно сказать, почему. РАФ рассчитывала, что как только большому числу людей в ФРГ (левым, в первую очередь) станет ясно, что они живут в фашистском по сути государстве, – они начнут бороться с фашизмом всеми доступными способами. РАФ полагала, что второй раз немцы не дадут себя безропотно подавлять фашистскому государству, а значит – возникнет Движение Сопротивления. Все оказалось не так. Когда те немцы, на которых РАФ рассчитывала (то есть левые, антифашисты), поняли, что ФРГ – это фашистское государство, просто фашизм этот – дремлющий, они испугались. Оказывается, латентно фашистским было не только государство, но и общество. Об этом с горечью скажет в 1994 году на своем процессе Биргит Хогефельд. Даже те, кто называл себя «левыми», лишь в незначительном числе переходили к Сопротивлению
В основном эти «левые» пугались того, что им открылось, пугались тени фашизма – и трусливо отступали, кляня сплошь и рядом РАФовцев за то, что те «провоцируют государство на подавление демократии». В этом, например, обвинила в открытом письме свою приемную дочь Ульрику Майнхоф Рената Римек – и после убийства Ульрики так перетрусила, что ни сама не пришла на похороны, ни детей Ульрики на них не пустила.
У некоторых левых страх и совесть вступали в тяжелый конфликт. Муж Гудрун Энслин, известный левый литератор и издатель Бернвард Веспер написал об этом целую книгу – «Путешествие». В книге он пишет о том, как он ненавидит западногерманское общество сытых обывателей, благополучие которого зиждется на голоде и нищете в странах «третьего мира», как он ненавидит духовное убожество этого общества, ориентированного на потребление, на накопительство. Он ненавидит общество стандартизации и мелочного классового угнетения на заводах ФРГ, где «не только подсчитывают, сколько минут ты провел в туалете, но и сколько листков туалетной бумаги ты использовал!». Он ненавидит «общество доносчиков», где, как во времена Гитлера, агентами БНД (как когда-то гестапо) инфильтрованы все слои (Веспер знал, что писал: именно так был арестованы сразу после поджога универсама его жена и трое ее товарищей – они заночевали у местной активистки SDS, а ее парень – тоже активист SDS! – оказался стукачом). Веспер много напишет о своей ненависти к отцу. Папаша у него и впрямь был примечательный – Вилли Веспер, в 20-е годы – известный оппозиционный поэт, а затем – крупнейший партийный поэт НСДАП. Веспер понимал, что другого пути, кроме герильи, у него нет. Но – боялся. Так он и разрывался на части, пока в 1974 году не покончил с собой…
Оказалось, что «выманить фашизм» наружу, «вызвать огонь на себя» гораздо легче, чем поднять на борьбу людей, которые не хотят и боятся такой борьбы. Впрочем, обвинять рафовцев в том, что они ошиблись, – нелепо. Нельзя было выяснить истинный характер германского общества, не поставив эксперимент.
Отрицательный результат, как известно – тоже результат.
ВНИМАНИЕ !!!
Другие статьи Александра Тарасова вы можете прочитать
по следующим адресам:
